24 июня 2019
3798
Когда Джулия впервые появилась у меня в офисе, ей скоро должно было исполнится 35 лет. Она решила, что это будет ее последний день рождения.
Джулия работала хирургом в больнице неподалеку, и из-за рабочей нагрузки ее жизнь была безрадостной и полной стресса. Затем она оказалась в глубокой депрессии, которая лишила ее жизнь последних остатков радости и вызвала бессонницу. Лицо Джулии стало напоминать маску мученика. Она стала задумываться о самоубийстве. Наконец, ее коллега настояла на том, чтобы Джулия обратилась за помощью.
С самого начала терапии, несмотря на усталость, Джулия была серьезно настроена противостоять тому, что она называла «правилами терапии» - особенно тому, что я не собиралась рассказывать личные вещи о себе в процессе нашей работы. На ее лице появлялась слабая, но дерзкая улыбка, и она начинала меня допрашивать: «А вам не скучно выслушивать нас, «психов»?» «Вы подпираете рукой голову – у вас что, мигрень?» «У вас есть дети? Сколько?»
«Правила психотерапии» Джулия узнала не от меня. Она обратилась ко мне, уже предполагая, что я буду их придерживаться. Это было объяснимо. В нашей культуре популярен стереотип о фрейдианском психоаналитике, который поглаживает бороду и вгоняет клиента в ярость тем, что парирует любой его вопрос своим «И что вы по этому поводу чувствуете?».
На самом деле это правило действительно пошло от Фрейда. В своей статье 1912 года он советовал врачам, практикующим психоанализ, быть непроницаемыми для клиентов и, как зеркало, не показывать им ничего, кроме собственного отражения.
В психоанализе у этого правила есть логическое обоснование. Теория говорит о том, что в отношениях с терапевтом клиенты воспроизводят отношения с собственными родителями. Это явление называется перенос (трансфер). Внимательно наблюдая за этой развивающейся драмой, которая разыгрывается прямо в кабинете, терапевт и клиент могут вскрыть и разрешить детские конфликты. Если терапевт привносит в этот процесс информацию о себе, он мешает работе «зеркала» и подвергает процесс терапии риску.
Но я не психоаналитик. Я психиатр, я работаю с психическими заболеваниями как медикаментозно, так и с помощью психотерапии. У Джулии было физиологическое заболевание – депрессивное расстройство личности – которое требовало в том числе приема препаратов. Доктрина Фрейда не была центральной в моей работе с Джулией.
Тем не менее она упрямо старалась выдавить из меня личные признания. Почему?
Джулия согласилась принимать антидепрессанты, которые частично сняли проявление наиболее парализующих ее жизнь симптомов. Но все равно, когда она сидела у меня в кабинете, закутавшись в мою шаль, она была похожа на грустного и одинокого бездомного ребенка. В чем была причина ее меланхолии? Мы должны были лучше понять ее, чтобы избежать появления тяжелых депрессивных эпизодов в будущем. Поэтому мы начали более интенсивную психотерапевтическую работу.
Тут подозрения Джулии относительно моего нежелания говорить о себе частично подтвердились. Я не сторонница доктрин, но и распространяться о своей личной жизни я намерена не была.
Даже если вы не классический психоаналитик по Фрейду, есть много причин, по которым следует придерживаться позиции нейтральности. Например, у клиента должна быть возможность свободно направлять дискуссию в любое русло, включая неприятные и табуированные темы. Если бы терапия была двусторонним процессом, терапевты могли бы пресекать неудобные для себя разговоры.
Поэтому я старалась быть «типичной собой» с Джулией: внимательной, открытой и, я надеюсь, дружеской – но нейтральной и молчаливой, когда речь шла о моей частной жизни. Но чем больше я закрывалась, тем сильнее она давила на меня, чтобы я открылась. Я не могла не задаваться вопросом, в чем причина ее настойчивости.
Для окружающего мира Джулия была образцом компетентности. Ее сосредоточенный мелодичный голос как бы говорил: «Я с этим справлюсь». И люди привычно соглашались на это предложение. Она была решением чужих проблем.
Но скоро я поняла, что за этим фасадом профессионализма скрывается хрупкая душа. Начиная с самых уязвимых стадий жизни Джулии, с младенчества, ее мать страдала от тяжелого психического заболевания и расстройства личности, что привело к нарциссичному и непредсказуемому поведению. Для Джулии ее матери никогда не было рядом. Наоборот, это Джулия успокаивала свою мать. Джулия называла себя «шерпой» - человеком, который так хорошо несет на себе чужой груз, что никто не догадывается о весе его собственного груза.
Работа с Джулией была для меня вызовом. Она очень хорошо переводила фокус разговора на других людей, тем самым прячась. Она отчаянно старалась соотнести себя со мной, это был ее проверенный способ установления близости, или то, что она под ней подразумевала. Но постоянно задавая мне личные вопросы, она ставила себя под угрозу вновь оказаться изолированной от окружающего мира.
Казалось, она снова пытается быть «шерпой».
Когда я указала ей на это, она замкнулась в себе. Как бы тактично я не делилась с ней этим наблюдением, для Джулии оно было упреком, болезненным разрывом нашей растущей близости. Однако, когда я не указывала ей на эти моменты, я боялась, что она не увидит, как сама бессознательно пытается превратить наше общение в очередные неудовлетворительные односторонние отношения, в которых она была всю жизнь. Я была в растерянности.
У психиатра Д. У. Уинникотта есть фраза, значение которой для моего развития как специалиста мне еще предстоит понять: «Я в ужасе от того, скольким изменениям я помешал своим личным желанием интерпретировать».
С Джулией я начала усваивать урок Уинникота. В ходе нашей терапии я поняла, как безжизненно звучали мои попытки интерпретировать то, что происходит между нами. Когда мои слова были слишком «медицинскими», наша связь слабела, и отчуждение Джулии становилось осязаемым.
И наоборот, когда я под давлением Джулии смягчала мою оборону, наш союз становился сильнее, и она открывалась. Мы смеялись, когда она приносила мне открытки или цветы из своего сада, подчеркивая ее желание «нарушить правила» и мою потребность интерпретировать ее действия. Эти взаимодействия развили способность Джулии видеть себя со стороны, когда она пыталась добиться моего расположения в своем стиле «шерпы».
Я медленно училась, но в результате поняла: это я должна была измениться. С тех пор, когда Джулия задавала мне вопрос, я говорила: да, у меня мигрень. Мы смотрели один и тот же сериал. Я говорила ей, куда еду в отпуск.
Когда я делилась с ней своей тревогой относительно того, что, вовлекаясь в мою жизнь, она ближе подходит к отрицанию важности своей жизни, она отвечала: «Я верю, что вы не позволите мне оказаться там». Когда Джулия стала лучше понимать свои паттерны создания близости, ее жизнь смогла измениться.
С тех пор прошло много лет. Что стало с Джулией? Сейчас ее жизнь мало похожа на этот рассказ, ей стало лучше. К сожалению, она все еще страдает от депрессивных эпизодов, от которых по-прежнему нет волшебного лекарства. Но у нее получилось научить меня быть более эффективным терапевтом для нее, и мы продолжаем терапию.
Автор: ROBIN WEISS
Перевод - Психологическая Студия Полины Гавердовской
